Итальянец Фабрицио Буонамасса Стильяни, креативный директор часового направления Bvlgari на Geneva Watch Days, был нарасхват. Всем хотелось послушать о новых часах, которые он сделал со знаменитым современным художником, корейцем, живущим в Японии, Ли Уфаном. О своей работе он рассказал Алексею Тарханову.
Текст: Алексей Тарханов, Фото: пресс-материалы
Bvlgari с вашим деятельным участием уже делали часы с японским архитектором Тадао Андо, с японским художником-муралистом Хироси Сэндзю и с французским концептуалистом Лораном Грассо. Как вы выбрали Ли Уфана?
Это один из величайших современных художников. Я давно знал его живопись и скульптуру, но мы никогда не виделись до этого. Я прилетел к нему в Японию. Мы встретились, и он произвёл на меня сильное впечатление. Он оказался невероятно приятным человеком — вежливым, внимательным, чутким — и непреклонным. Он сразу пришёл с идеями, и мы начали их обсуждать. Мы устроились у него в мастерской. Мы говорили очень долго.
Вам часто приходится работать с художниками, но вы и сами художник. Легко ли находить общий язык?
Почти всегда всё происходит одинаково. Мы, художники, полны идей. Очень часто у нас возникают идеи, которые, к сожалению, невозможно воплотить в часах: художники работают с другими материалами, в другом масштабе. Поэтому первая часть совместной работы для меня всегда самая трудная: я вынужден тысячу раз говорить «нет». Простите, это невозможно. Простите, мы не в силах это сделать. Простите, это не относится к часовому искусству. Это не Bvlgari.
И сколько это может продолжаться?
Иногда на второй или третьей встрече художник начинает в изумлении смотреть на меня и на своих помощников: «А что мы тут вообще делаем?»
Вы сердитесь, что ваши партнёры не понимают своей задачи?
Отнюдь. Мне это знакомо — я сам оказывался на их месте тысячу раз. У меня отличные отношения с часовщиками, мы партнёры, много лет работаем вместе. Но и я не раз приносил им чертежи, а в ответ слышал: «Так не делают. Такие часы создать нельзя». Я уговаривал. Я предлагал: «Давайте попробуем вместе».
Зеркальная ситуация. Что же вы делаете?
Наступает момент, когда художник встаёт и готовится всё послать к чёрту: «Честно говоря, не знаю, стоит ли мне ставить свою подпись на предмете, который я даже не понимаю. Я ведь не делаю это ради известности — она мне не нужна. Послушай, Фабрицио, это, наверное, не для меня». И тогда я отвечаю: «Хорошо, давай пока оставим. Подумай: если решишь, что тебе это близко — продолжим. Если нет, то ничего страшного».
Но вы ведь умеете добиваться результата?
Тогда я стараюсь взглянуть на вещи с другой стороны. Начинаю задавать вопросы: «Расскажи о своём искусстве. О своей философии. О том, что у тебя в голове. Как ты начинал?» И тут открывается тысяча дверей. Я вижу возможность, направление, шанс на успех. В данном случае мы заговорили о контрасте. О зеркале и его раме. Он часто использует огромные камни рядом с зеркалом, чтобы создать контраст. Иногда это камень, разбивающий стекло, что рождает новые смыслы. Он любит работать с камнями: каждый раз это другой камень, с иной историей и цветом, привезённый из нового места. И он играет с этой материей. И вот на тему контраста корпуса и циферблата, столкновения фактур — полированной и грубой — я набросал эскиз. Показал ему. Он сказал: «Великолепно! Это мне нравится». С этого мы и начали.
Вы стали работать вместе, рука об руку?
Не совсем. Пора было домой. Дальше я уже знал, что делать. Я приехал в Невшатель, взял браслет от Octo и начал экспериментировать. Купил напильники и превратился из рисовальщика в гравёра. Пилил, царапал, менял поверхность, парадоксально придавал глубину ультратонкой модели. Первый прототип я сделал сам, вручную. Мой кабинет был весь в титановой пыли. Потом мы нашли двух мастеров, которые смогли изготовить 150 браслетов, потому что самому мне это было не под силу.
Идея не менялась в процессе исполнения?
Сначала такие же следы «когтей художника» были и на безеле, кольце циферблата. Но Ли Уфан попросил изменить безель: ему казалось, что нужно разделить циферблат и корпус. И он был прав. Мы сделали кольцо из стали. Это первый Octo с титановыми корпусом и браслетом и при этом со стальным сатинированным безелем.
Потом мы работали над циферблатом. Он хотел, чтобы тон менялся, чтобы градиент был тоже создан вручную. Каждый циферблат получился уникальным, как и каждый браслет. В верхней части появился зеркальный эффект, внизу — чёрное поле с едва заметной стрелкой. Мы пробовали тысячу решений, прежде чем пришли к нужному результату.
Интересно, как тонко с вашим дизайном работают японцы с их чувством минимализма. Вам это близко?
Не так важно, кто художник по национальности и культуре. Ли Уфан — южнокореец, но живёт в Японии. Это любопытно, но не определяет сути. Для меня нет разницы, будь он кореец, японец или итальянец, как я сам. С Лораном Грассо в 2024 году было то же самое. Моя задача — приземлить идеи художника, ввести их в рамки часового искусства. Это вызов: найти сильную, яростную идею, но уложить её в дизайнерские границы.
Ваши сверхтонкие Octo — сами по себе совершенство. Созданный вами дизайн кажется самодостаточным, но он стал холстом для самых разных художников.
Мне каждый раз интересно, как изменится мой дизайн. Сила настоящего художника в том, что он каждый раз находит новое. Когда мы делали часы с Тадао Андо, мы долго уговаривали его, чтобы он придумал, что можно добавить к Octo. Он сопротивлялся, говоря: «Фабрицио, невозможно сделать часы лучше, чем вы уже сделали». Для меня это была невероятная похвала. Но всё же мы нашли решение. Ли Уфан поступил так же: он не захотел украшать наши часы, он сделал их ещё более лаконичными. Если нечего прибавить, значит, можно отнять. Так появились часы, которыми можем гордиться и он, и я, и Bvlgari.
