Портреты, пейзажи, натюрморты… Масло, акварель, офорты, ксилография… В мастерской художника Анара Ёлчиева складывается впечатление, что здесь работает не один художник, а, как минимум, три. «Мне все интересно, — признается Анар. – Может, и стоило бы сосредоточиться на чем-то одном, ну а как же удовольствие от работы?»

Текст: Сабина Кулиева, Фото: Адыль Юсифов

The M.O.S.T.: Вы начали серьезно заниматься живописью годам к тридцати. Искали свой стиль?

Анар: На самом деле я с детства хотел стать писателем. Еще в школе писал приключенческие романы про пиратов, ковбоев, индейцев, и все мои друзья были в них «прописаны». И каждый просил: «Не убивай меня в следующей главе, я тебя умоляю!» (смеется) Очень хорошо писал сочинения: мог врать напропалую положенные четыре страницы.

И к окончанию школы я решил поступать во ВГИК на сценарно-киноведческий факультет. Но это были лихие 90-е… Мама встала в дверях и сказала: «Никто никуда не поедет. Будешь поступать в Баку, в вуз, в котором есть военная кафедра». В итоге мой физико-математический мозг победил: я поступил в АЗИ, и дальше уже работал в телекоммуникационном секторе.

Но идея быть писателем всегда присутствовала. Я писал «в стол» и продолжаю писать до сих пор. Одно время я был автором команды «Парни из Баку», потом писал сценарии для мероприятий в школах и вузах. В последние годы участвовал в создании нескольких сценариев для кинопроектов.

Я думаю, что человек только к 30 годам освобождает свой мозг от стереотипов семьи, общества, образования и понимает, чего ему хочется в жизни. Сейчас люди позже взрослеют, позже умирают. Я начал понимать, что хочу заниматься именно живописью, после 25 лет, и с тех пор строил свою жизнь так, чтобы в какой-то момент сосредоточиться именно на ней.

И в 2010 году, когда мне исполнилось 36 лет, я смог уйти от всего лишнего и посвятить все свое время живописи. К тому моменту у меня уже была своя мастерская, куда я прибегал после работы, проводил там все вечера и выходные дни. Но последние 10 лет стали самыми продуктивными. Потому что серьезная живопись – это та же самая работа. С 8 утра до 8 вечера и даже дольше. И никто не ждет вдохновения. Ты просто приходишь и работаешь.

Еще в трактате «О живописи» Леонардо да Винчи писал: «Если ты ждешь, пока разбогатеешь, чтобы начать заниматься живописью, ты не любишь живопись. Если ты ждешь, пока твои дети вырастут, чтобы заниматься живописью, ничего у тебя не получится. Надо бросить все и заниматься только тем, что тебе дорого».

В живописи очень важно мастерство в руках. Художник, как марафонец, должен тренироваться каждый день.

The M.O.S.T.: Как проходили ваши первые «тренировки»?

Анар: Поначалу я рисовал каждый раз, когда видел белый лист бумаги. Я рисовал портреты коллег на каждом собрании. Мой менеджер сначала ругалась, а потом сама подарила мне альбом. Ежедневники я заказывал всегда большие и с чистыми листами. А в 1999 году купил книгу «Рисунки Рубенса» и стал их копировать. Работал тогда в Грузии, делать в то время вечерами было нечего. А когда я поехал в Молдову, среди уличных художников выбрал лучшего портретиста, у которого стал брать уроки. Моя жена терпеливо мне позировала, но у меня у меня ничего не получалось. (смеется)

The M.O.S.T.: То есть, вы начали сразу с портретов?

Анар: Я считаю, что портреты – это пик живописи. Человеческое тело, лицо, историческая живопись – это просто верх искусства… Планирую осенью начать «марафон» — рисовать по три-четыре портрета в месяц.

Натюрморт и пейзаж имеют свое место и огромное. Но я уверен, что живопись должна учить. Я нашел автобиографическую книгу Репина «Далекое и близкое», где он пишет: «Пока действительность так некрасива и беспощадна, я не могу писать ковры, ласкающие глаз». Вот и я не могу.

Сейчас я пишу библейскую серию картин, дописываю «Каина и Авеля». Работаю над картиной «Битва», в которой описан бой между армией Помпея и народом, жившим на территории Азербайджана. Эта битва произошла на берегу Куры. Оказывается, Помпей 2 раза проходил через наши земли. Прежде чем начать эту работу, я прочитал много литературы, ходил в Институт истории, беседовал с докторами наук, штудировал книги по оружию того времени, искал исторические сведения, чтоб в точности передать ту действительность. Мне всегда говорят, что у меня в картинах много литературы, целый рассказ.

В том числе, я пишу много натюрмортов и пейзажей. Как легкоатлеты, которые тренируются, чтобы принять участие в марафоне, но при этом бегают и стометровки.

The M.O.S.T.: Помните первую картину, после написания которой вы поняли: «вот оно – получилось»?

Анар: Мальдивский пейзаж. Домики, море, небо с облаками…

На самом деле, нет, не помню. Ни одна не получилась до сих пор. Получилась рука на одном из последних автопортретов. Натюрморты, наверное. Я – перфекционист, никогда не перестаю учиться.

Огромное удовольствие доставляет акварель, когда пишешь с натуры. Стоишь в каком-нибудь красивом месте и передаешь свои эмоции на холст. Это как выпить хорошего вина. Масло в студии – это другое. Это долгое застолье с друзьями (смеется).

Я очень благодарен художникам, которые меня окружают. Благодаря им я становлюсь лучше. После моего возвращения из Молдовы стал брать уроки у Айтен Рзакулиевой, дочери народного художника Алекпера Рзакулиева. Я занимался в этой самой мастерской, в которой мы сейчас с вами беседуем. Кстати, оказалось, что моя мастерская раньше принадлежала великому азербайджанскому художнику Таиру Салахову. Затем он передал ее своему другу Эльбеку Рзакулиеву, а потом мастерская досталась мне. Очень приятно, что я здесь, и даже работаю на мольберте другого великого художника Халиды Сафаровой. Это все очень вдохновляет.

Айтен сломала мой страх размазывать краску, фантазировать. Благодаря ей я познакомился с широким кругом живописцев, которые повлияли на развитие моего творчества. Больше всех – Элияр Алимирзоев. Я называю его своим учителем. Многие говорят: «У вас же совсем разный стиль, техника». А он учил меня чувствовать живопись изнутри, передавал духовную часть. Однажды мы с ним прожили на Сейшелах, на маленьком острове, дней двадцать. В день мы делали два или три этюда. И в один из первых дней, пока я выбирал место, раскладывал свой этюдник, выжимал краски… Вдруг обернулся и увидел, что Элияр закончил и пошел купаться. И я стоял перед его картиной и понимал, что еще не скоро научусь так писать. Он вышел из воды и на мои восторженные реплики ответил: «Я уже тридцать лет это пишу. Скоро и ты научишься».

Учил меня и Закир. Он приходил ко мне в мастерскую: «Ну показывай. Это что? Цвет! Надо добавить цвет!» Выжимал тюбик бирюзовой краски, которой мне бы хватило на десять картин, и за минуту создавал нечто такое невероятное… Живопись – это же стихи для глаз. Хорошие стихи можно тысячу раз перечитывать. Так же и хорошая картина – на нее не устаешь смотреть.

Мусеиб Амиров дает мне ярость. Он очень заводит, делится энергией, дает советы. Все время советует мне не уходить в классику, так как сейчас другое время. Но мне хочется уметь рисовать так же, как рисовали великие. Понятно, что сейчас не пойдешь на войну с самурайским мечом. Но мне очень хочется научиться им владеть.

В начальный период я писал много картин: быстро, стихийно. Но всегда тяготел к классике. Мне хотелось, как Рубенс, как Репин, как Климт, как Серов, как Сарджент… Я поехал учиться во Флоренцию, в Академию Классического искусства, на курс портрета и обнаженной натуры. И тут все перевернулось. Эти 10 дней во Флоренции, по 8 часов работы ежедневно с двумя натурщиками… Приходишь домой измотанный, все болит… Но краски, инструменты, свет – это совсем другое. Классическая и современная живопись совершенно разные. После этих курсов я поменял краски – купил с натуральными пигментами, поменял инструменты, холсты, растворы… Изменил всё.

The M.O.S.T.: У вас тут стоит офортный станок, только что принесли дощечки для ксилографии…

Анар: Да, это еще одно из моих увлечений. В одну из поездок в Амстердам я посетил дом-музей моего любимого Рембрандта и увидел там офорты. Я задал тысячи вопросов, приобрел 2 офорта, получил третий в подарок и… купил себе офортный станок и все необходимое для производства офортов. В общей сложности получилось 60 килограммов. Это всё я с друзьями тащил через три границы. Обложился книгами, много экспериментировал и сейчас занимаюсь офортами. Очень трудоемкий процесс, но я от него кайфую.

Ну и японская ксилография – это тоже целый мир! В ближайшее время я намерен заниматься этой новой техникой. Уже предвкушаю.

The M.O.S.T.: Почему именно Рембрандт ваш любимый художник?

Анар: Как-то в беседе с моим другом из Англии, прекрасным офортистом, я сказал: «Гойя такой простой, что страшно таинственный, а Рембрандт такой таинственный, что очень простой». Наверное, поэтому.

Моя любимая картина Рембрандта — «Синдики цеха суконщиков». Это фантастическое мастерство. Он мастер в передаче истории, чувств.

The M.O.S.T.: В чьей мастерской вам хотелось бы побывать? С кем из художников познакомиться?

Анар: Есть одна фантазия, несбыточная, правда… Рубенс, помимо живописи, был еще и дипломатом. И как-то поехал, вместе с герцогом Бекингемом, к испанскому двору. В то же время при дворе работал Веласкес. Они два месяца провели в одной мастерской. После этого Рубенс в присутствии всего двора сказал испанскому королю, что Веласкес талантливее его самого, и посоветовал отправить его в Италию учиться. Каким великим человеком надо быть, чтобы признать такое?! Вот мне очень интересно, о чем они говорили в той мастерской на протяжении двух месяцев? Вот бы послушать, о чем они говорили…

Мне повезло: я дружу с потрясающими художниками. Мы периодически собираемся вместе, и это очень вдохновляющие встречи. У каждого свое видение, и мы им делимся.

Пикассо как-то сказал: «Когда собирается 10 критиков, они говорят о содержании картины. А когда собирается 10 художников, они обсуждают, где купить дешевый разбавитель» (смеется).

The M.O.S.T.: Какое признание вы бы хотели получить?

Анар: Хочется, чтобы мои картины затрагивали чувства людей, стучались в их сознание.

Одна гостья из Италии, рассматривая мою работу «Каин и Авель», растрогалась так, что заплакала. И это было очень круто (смеется). Я понял, что не зря писал. А в другой раз девушка попросила закрыть картину «Четыре всадника апокалипсиса», потому что ей было страшно на нее смотреть.

Библейская тема хороша, ибо здесь ничего не нужно придумывать, ничего не нужно объяснять. И ничего не изменилось – эти картины отображают современное общество. Сейчас также грешат, ненавидят, убивают, раскаиваются…

Для создания этой серии я прочитал и Коран, и Тору, и Библию… И начал по-другому воспринимать все эти предания. Взять, например, картину «Каин и Авель», над которой я сейчас работаю. Я стремлюсь передать тот ужас, те эмоции, которые испытал Каин. Ведь он был намного старше Авеля, а значит, растил его, учил, оберегал. Да, он в гневе убил его и испытывал ужас от совершенного. И вот этот ужас мне важно передать в своей картине.

The M.O.S.T.: Получается, вы пишите сейчас картину «Каин и Авель», «Битву»; я видела портрет фехтовальщицы, натюрморты с кялагаями – то есть, вы создаете несколько работ параллельно?

Анар: Да, иногда работа откладывается по каким-либо причинам. Иногда какая-то работа захватывает, ты ее «продвигаешь» и быстро заканчиваешь.

Исторические работы сложнее, их не написать одним махом. Репин написал 9 известных вариантов картины «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». Он писал их 11 лет. И все равно, когда главный вариант вывесили в Третьяковке, Репин продолжал приходить с красками и дописывать ее. Третьяков запретил впускать его в галерею (смеется).

Всему свое время. Осенью я пишу гранаты, весной – цветы, летом – работаю акварелью на морском берегу, а зимними вечерами делаю офорты. Может, надо все отложить и заняться только маслом? Ну а как же удовольствие от работы?

ОСТАВЬТЕ ОТВЕТ

Пожалуйста напишите свой комментарий!
Введите имя